По страницам Очаковской приходской газеты

Линия фронта

Линия фронта

Беседа с руководителем молодежного военно-патриотического проекта «Стяг», ветераном войны в Югославии Александром Кравченко

– Саша, откуда ты родом?
– Родился в Казахстане в г. Караганде, 27 марта 1972 г.
– Долго ты жил в Казахстане?
– До 17 лет постоянно, окончательно оттуда уехал по документам в 1992 году.
– А какова была причина отъезда?
– Причины  явной не было, я уехал в Сербию на войну. Не ожидал, что так надолго, но оказалось, что почти на 10 лет, даже больше.
– А как в Казахстане, жилось русским?

–Можно было жить, но постепенно все уезжали и уехали? Сейчас в моем городе население  400 тыс. чел. До 90 года  население 600 тыс. человек, 200 тыс. чел. уехавших, русских было 2/3, сейчас в лучшем случае треть. И уехали самые способные, неспособные остались. Люди, у которых нет финансовых средств, особой профессии, которая была бы востребована здесь в России. Но в принципе этот процесс уезжания русских из Казахстана, не только русских, но и немцев. Было миллион немцев, они все уехали из Казахстана. Это массовый процесс. Конечно, каких-то открытых гонений нет, но обстановка очень напряженная. Дело даже не в том, что казахи ведут националистическую политику, просто само нахождение в таком интернационалистическом обществе, из которого состоит Казахстан, отсутствие корней не полезно человеку, он как бы не чувствует себя здоровым в такой обстановке.
– Но раньше он это чувствовал, до перестройки?
– Да, раньше это было, и это чувствовалось. Люди понимали, но были другие стимулы, другие ориентиры в жизни. Они как бы подавляли то духовное начало, которое есть в людях. Которое требует своей востребованности, у русских, например, у немцев, например. Они там работали. Все смотрели на Казахстан, как на временное место пребывания. Там надо заработать денег, быстро получить квартиру, устроить семью и, либо там прожить ни шатко, ни валко, либо уехать, опять в ту же Россию или в на Украину. Очень мало людей, которые там собирались жить. Там никто не чувствовал своих корней. Железобетонная цивилизация, которая была создана в советские времена, не задерживала людей.
Сейчас русский там не есть русский, немец не немец. Вот только казах – он чувствует себя казахом. Все остальные пришлые и соответственно этому себя чувствуют.
– Тебя оттуда призвали в Армию?
– Да, меня призвали в 18 лет, как обыкновенного советского гражданина, достигшего восемнадцати лет, в Советскую Армию. Я оттуда ушел уже на Западной Украине.
– Как понять ушел?
– Ушел в Армию на Западной Украине.
–  В каком городе?
– Чуткове, Тернопольская область, учебка, младшим авиамехаником. Потом 1,5 года служил в Литве. Как раз был распад Союза, Советской Армии, я все это застал с 90 по 92 год.
– А потом?
– А потом я вернулся из Армии, опять в Казахстан, там провел полгода, тогда было не просто найти себя. Все распадалось, попытался поступить в Университет, но не захотел учиться, т.е. расхотел. Так сложились обстоятельства, что надо было либо идти на экзамены, либо нужно было идти в Горсовет на регистрацию малого предприятия. А главным занятием было тогда создание Казачества в Караганде и в области.
– У тебя предки казаки?
– Да, я потомок кубанских казаков и по материной, и по отцовской линии. Конечно, это имело значение. Были родственники, об этом постоянно говорилось, об этом пелось, те же песни казачьи. А после Армии начался новый период в нашей истории, перестройка кончилась, это приобрело новое особое значение. Тем более тогда в Казахстане. Все это было очень ново, и даже какая-то перспектива в этом виделась. Для нас же, для русских, там в Казахстане можно было что-то создать на этой базе. И я принимал самое активное участие в создании Казачества Карагандинской области. Поэтому я и попал в Югославию.
– А малое предприятие, которое ты попытался зарегистрировать, что это за предприятие?
–Любую общественную организацию надо как-то финансировать. Естественно, у наших казаков появились люди, бизнесмены, которые предложили форму зарабатывания денег через создание коммерческих структур. И вот одну из этих коммерческих структур, не, то чтобы я создавал, а выполнял разные поручения. Собирал бумаги, относил их, консультировался по юридическим вопросам, таким образом, принимал участие в создании предприятия, а потом активно принимал участие в работе предприятия. Мы работали с Невской станцией в Санкт-Петербурге с Алмазовым. Занимались торговлей подсолнечного масла, из Петербурга в Казахстан. Так и попала эта структура в Петербург в казачьи, более столичные круги, где познакомился с ребятами, через которых потом вышел на Сербскую линию.
– А как уехал в Сербию?
– Конечно, коммерция – дело замечательное, но человек должен иметь призвание к этому, у меня такого призвания не было. Это дело мне быстро наскучило. А казачество, его первый период, начало 90-х годов, было подернуто некоей дымкой романтизма. Потому что это было начало… И первые войны, Приднестровская, Абхазская, Карабахская это было. Естественно, мне тогда было всего 20 лет, это все захватило.
– Ты был в Приднестровье?
– Нет, не был. Просто меня захватил именно этот дух, эти ребята, которые воевали в Приднестровье. Я ездил на казачьи собрания. Был в Пскове. Тогда впервые побывал в Пскове-Печерском монастыре, вообще в монастыре. И это меня захватило. Меня привлекла военная часть всех этих дел, и как только появилась первая возможность, тогда в 92 году в ноябре, я, конечно, сразу, почти без раздумия уехал.
– А в то время ты был верующий?
– Ну, как сказать, все-таки не был.
– Ты был крещеный?
– Да, крещеный.
– С детства был?
– Да, я был крещеным, но мое крещение не было тогда, как я потом выяснил правильным что ли. Т.е. оно было правильным, меня крестили на дому, в конце 70-х годов меня крестила мирянка на дому, т.е. женщина.
– Это позволяется.
– Да, потом надо мной совершили таинство миропомазания. Таким образом, я был крещеный. У меня родственник, особенно бабушка по маминой линии, была очень верующая женщина, хотя неграмотная. Очевидно, по ее молитвам мы как-то живем и существуем.
– Когда ты сознательно стал верить? Когда это чувство появилось?
– На войне, конечно. И раньше были какие-то такие мысли. Человек, безусловно, особенно в скорбях, особенно молодой человек, сталкиваясь с этой жизнью, ощущает связь с горним миром. Это реально чувствуется в таких обстоятельствах, хотим мы того или не хотим. То есть, как мы это воспринимаем, и насколько для нас это является, это уже другое дело. Видел определенные закономерности, которые трудно объяснить материальным языком. А война, конечно, усугубила это чувство. На войне можно уйти в одну духовность – в православие, а можно остаться в язычестве что ли. Ты видишь перед собой какие-то предметы, они сплошь и рядом. Человек, который побыл там месяц, два, полгода, он уже видит, что нельзя одевать в какой-то момент каску, нельзя делать какие-то вещи, это видимо, с чем-то связано. Существует некая закономерность. Чем объяснить? И обычно, особенно на первом этапе, люди уходят в  язычество, связанное с приметами, суеверием.
Некоторые на этом останавливаются, некоторые идут дальше. Все это, в конце концов, кончается православием. Но это очень долгий процесс. И сразу о плодах связи с горним миром, говорить нельзя. Но единственное, что появляется, чувство ответственности, ответственности за поступки. Что за добро воздается добром, за зло злом. Это очень хорошо чувствуется. И уже не важно какой ты, православный или еще какой, но чувство того, что нельзя делать зло напрасно, зло ради зла, что это наказуемо, на войне очень чувствуется, все знают об этом.
– Когда ты приехал в Сербию, что тебя удивило, что отложилось от тех дней?
–Не только меня, кто побывал, особенно 92-93 год, когда война была только в самом начале, но и многих других ошеломил контраст между Россией и Сербией. Прежде всего, в отношении к жизни, отношении к ценностям жизни. У нас в то время советская система ценностей распалась, а новая еще не сложилась. Создавалось потребительское общество махровое, циничное, которое сейчас выпрессовывается в разные формы. Но ориентир  был задан именно тогда. И все мы имели этот налет. Не смотря на патриотизм, на казачество. И когда мы столкнулись в Сербии с тем, что люди думают совершенно по-другому, особенно на войне, особенно в Боснии.
В Боснии народ особенный. А во время войны проявляются  удивительные человеческие качества. Т.е. это принимает не какой-то индивидуальный, а массовый характер. Когда люди способны к самопожертвованию ради своего ближнего. Готовы жертвовать жизнью, имуществом своим, временем своим, и это все в массовом порядке. И когда ты не просто прочитал Евангелие, ну вот замечательная Истина, а когда ты видишь это на деле, когда это проявляется в конкретных формах, на уровне целого народа, тогда это действительно чувство невероятного подъема восторга. Оказывается, в жизни на самом деле все не так цинично и плохо. Циничность приводит в уныние. А там, когда мы с этим столкнулись, особенно русские люди, приехавшие в первый раз… Конечно, потом это скрашивается, а первый раз это особое чувство. Когда увидишь, что такое патриотизм, самопожертвование, и как это на самом деле бывает. Тем более массово.
– Когда ты столкнулся с реальными военными действиями, когда романтизм отошел на второй план, когда ты увидел, что такое война, что у тебя произошло в душе?
– Конечно, страх.
– Ты пожалел, что приехал в Сербию или нет?
– Когда на твоих руках умирает твой друг, который пять минут назад был жив, когда на твоих глазах люди корчатся от боли в страшных мучениях, когда ты видишь предательство твоих друзей, в силу определенных вещей, конечно…, наступает страшное разочарование. Хочется все бросить и бежать оттуда подальше.
– А что же удерживает?
– Удерживает?! Нужно просто время, время, чтобы это все улеглось, чтобы и осмыслить происходящее. Уже через две недели, у меня уже появились какие-то чувства, какой-то опыт. Желание продолжать жизнь даже усилилось. Даже те люди, которые не выдерживали, в силу определенных обстоятельств. Это не каждому дано. Ни в коем случае нельзя их осуждать. Особенно в Приднестровском районе, таких я знаю не мало. Уезжали через две недели, у них не получалось. Они потом всю жизнь об этом рассказывают. Об этих двух неделях. Всю жизнь живут этими двумя неделями. Потому что это действительно настоящая жизнь. И если получается перебороть тот первый момент, (это очень сложно), то потом эта жизнь так втягивает, что ты без нее уже не можешь.
– Ты привыкаешь к реалиям войны? Что происходит?
– Близость смерти притупляется, привыкаешь. Хотя к смерти, конечно, привыкнуть не возможно. Это такое для рода человеческого проклятие, что оно всегда присутствует, это тайна, но тем не менее с ней смиряешься настолько, что приходишь на кладбище и выбираешь себе место. Вот здесь Костя лежит, здесь Гена лежит, вот они были еще месяц назад, две недели назад с тобой рядом. Они лежат здесь, и вот где-то здесь должно быть твое место. Это не просто навязчивая идея, это реальная жизнь. Как необходимость, как какие-то естественные потребности: есть, пить, спать. Так и тут, чувствуешь, что от этого никуда не деться. Т.е. рано или поздно должно произойти с тобой. Это может произойти завтра, может через 20 лет. Вырабатывается смиренная привычка, сознание того, что это будет. Не то, что в советское время, если что-то случится, т.е. даже боялись этого слова «смерть». Там тоже, конечно, есть страх, но к нему привыкаешь. Привыкаешь и смиряешься с этим бытием, какое нам определили Господь.
– Это побуждает, к вере?
– Естественно, сразу возникают и выстраиваются отношения с Богом. Конечно, это где-то внутри, на поверхность не выходит. Особенно у нас, людей из советского, из постсоветского периода. Но внутри у каждого, я уверен, все это происходило. Каждый хотел выстроить, и осмыслить это происходящее.
– Сколько ты провел времени в Сербии?
– С ноября 1992 по февраль 2001 года.
– Т.е. почти 10 лет.
–  Да, почти 10 лет.
– А война сколько занимала?
– Война непосредственно занимала с ноября 92 года по ноябрь 95г. Это первая война. Вторая война – Косовская, это еще месяца два. Ее можно считать, можно не считать. Но можно считать, потому что я воевал активно, так сказать, там было такое отделение по-сербски положащики и интервенты. Т.е. те люди, которые сидят на позиции, и те, кто непосредственно ходит в горы. Мы, русские, относились к интервентной роте, к штурмовой роте. Вот в этих подразделениях я служил примерно полгода. До второго тяжелого ранения в голову.
– У тебя было два ранения?
– Вообще было три ранения. Первое очень легкое, я не считаю его, но больше в этом суетливости, гордости, потому что я получил его в том бою, сразу же конечно, перевязался, по молодости, просто у меня маленький осколок под кожу залез, в затылочную часть. И в этом же бою погибло четыре человека, потом уже, конечно, после я сразу же сорвал эту повязку, чтобы никто не видел этого моего позора, после трех погибших и четырех раненых. Но в разговоре говорю, что было три ранения.
– А тяжелое?
– Тяжелое?! Это когда была задета та же часть тела – затылочная часть головы. Потерял  зрение, три дня ничего не видел. Опять тоже не известно, чем было ранение. Одни говорят пулевое, другие – осколочное. При этом еще была контузия одной части лица, и я после этого пробыл полгода в больнице, в госпиталях, и в том числе дома, в Казахстане. И вот после этого уже не смог здесь жить, особенно в Казахстане. Было мучительно там находиться.
– По какой причине?
– Несоответствие… Т.е. еще в России, в Москве можно было найти людей, с которыми можно было говорить об этом. Они бы поняли. Но там было совсем по-другому, они по-другому воспринимали это. Воспринимали только материальную сторону жизни. Того чувства, которое возникло в Сербии, чувства духовного родства с определенными людьми, (это, как правило, еще не православные, но уже близко к православию, около него) в Казахстане я уже не находил. Мне было очень тяжело объяснить свои действия, свои поступки, было очень сложно с окружающими. Поэтому, как только меня вызвали, точнее попросили приехать в Сербию для получения гражданства, я без раздумий уехал. Я решил ни в Россию, ни в Казахстан не возвращаться, а остаться при наших частях. Не смотря на то, что со здоровьем у меня было не очень хорошо, я остался в составе русского подразделения. Правда, активно не воевал, был начальником склада в каптерке. Через пару месяцев меня снова ранило в ногу. Ранение опять оказалось тяжелым. Снайпер постарался. Отряд находился в городе Сараево. Была сложная обстановка. Линия фронта проходила в 50 метрах от нашего расположения. Постоянно гибли люди, были раненные как я. Ни в каком бою не участвовал, а вот, проходя по лесу, получил ранение. После этого еще полгода пролежал в больнице. Потом постоянно ездил по санаториям. Мне предоставили такую возможность. Дали неплохую пенсию. А где-то, осенью 94-го года  демобилизовали из Армии. Уже, будучи демобилизованным, я находился в составе русских частей до 95-го года. После чего началась мирная жизнь.

Продолжение следует.