Жизнь по вере

Рядом со старицей

Рядом со старицей

 

Беседа с Е.Н. Виноградовой, в девичестве Овсянниковой.

 

 

– Жила я с родителями на Чудове, т.е. Чудов переулок, метро «Парк культуры». Там рядом церковь Николы в Хамовниках. Мы всегда туда ходили. Она никогда не закрывалась, и в войну там были службы. Жили мы: я, Оля, мама, папа и два брата, а третьего машиной задавило, прижало к стене. Жили неплохо материально. Как все раньше жили. Были сыты. Семья у нас была скромная. Отец мой был замечательный человек. Только он прожил немного. Если бы он со мной разговаривал, как со взрослой, я бы, может, больше от него получила, но я была маленькой.

 

 

Недалеко от нас жила Матронушка. Правда, не всегда. Она по Москве кочевала, все ее к себе приглашали, привечали. Но тогда она больше жила там у нас на Чудовке. Это Большой Чудов переулок и Малый Чудов переулок.

 

Какой это примерно год?

 

– Она приехала в Москву в двадцать пятом, Матронушка-то. А в тридцать девятом она как раз уже жила рядом с нами. Дом пятнадцать. У одной женщины было две комнаты, и одну она Матронушке отдавала. Почта в том доме была. Потом началась война, у нас служили Сережа и Николай. Николай был постарше. Мама и папа очень переживали. Николай как раз служил в Прибалтике в армии. Там ближе к Финляндии, и его послали туда[1]. Писем, конечно, не было. Одно прислал, что, наверное, их отправят на фронт. Не знаю, сколько прошло времени, получили извещение, что погиб. Отец так любил своих детей… Мама, вроде бы женщина, ближе к сердцу-то. Но для него это такой был удар, он был в таком состоянии, что если бы не молился, не пережил бы все это. Но он молился. Молился. А молился он в том доме, где мы жили. Этот дом был от здравоохранения, раньше был нарком… Нарком здравоохранения. И три подъезда там было: меднабор какой-то, химсбыт и т.п. Он там дежурил и всю ночь почти что молился. Плакал, плакал, а мама ему и говорит: «Что ты плачешь, сходи к Матронушке, узнай, что она скажет. Тогда отпоем, будем поминать, за упокой напишем его". Он говорит: «Что идти, не могли же ошибиться?!» Но пошел. Отец положил извещение в карман, помолился, пошел. Там недалеко было.

Женщина, которая за ней ухаживала, говорит: «Сейчас я узнаю…» «А, раб Божий, заходи, заходи", – сама, значит, Матронушка его пригласила. Он зашел. Она говорила не очень чисто… Она сказала: «Бумажку спрячь, поминай о здравии, скоро получишь весточку, а бумажку, что в кармане, спрячь». Он изумился: «Откуда она знает, что бумажка в кармане?! (извещение)». Потом она говорит: «Подойди». Он подошел. Она его перекрестила и говорит: «Жив, будет весточка». Ну и, правда, наверное, недели через две получили письмо. Николай лежит в госпитале, раненый. Матроне всегда верили. Все верили ей. А после этого отец говорил маме: «Ну надо же, какой сердечный человек, редкостный человек». Он восхищался ей и молился. Матрона ничего не брала, ни денег, ни т.п. Но ей как-то передавали. Люди сами понимали, что ей надо помочь. Потом началась Великая Отечественная. Уже мама к Матроне ходила. Пошла спросить о сыновьях, и та сказала: "Двое на фронте, но один останется». А не сказала, какой. «А один останется на поле битвы. Но молись, пока оба живы, но только один вернется. Но вернется после войны". Мама говорила, что если б она знала, кто вернется… Молилась. Война началась в июне, а уже 25 сентября Коля погибает. Пришло извещение с письмом, что он ехал на лошади, выполняя большое задание, и рядом разорвался снаряд. Ничего не осталось, но его все же похоронили. Такое вот письмо. Что было с отцом?! Это жутко. Он так любил детей.

Потом и блокада, и голод… Но мама всегда поддерживала отца, напоминала, что один вернется. И мы уже знали, что Сережа вернется. Мы ведь настолько Матронушке поверили… Но вера и неверие всегда рядом. Мама говорила: "Будем надеяться на Бога". Но почему Матрона сказала, что после войны? Потом все выяснилось. Война закончилась, а его послали в Японию. И все вернулись с фронта в 45-ом году, а он пришел в конце 46-го. Представляете?! Матрона сказала, что он вернется после войны и будет там долго. А мама подумала, что он, наверное, попадет в плен. Ведь пленных-то много было?!… Но нет. Он написал письмо, что его часть перебрасывают в Японию. Так две войны и прошел. Мама вспомнила слова, что не скоро вернется, и была более-менее спокойна. Все равно выдержит, придет. Такая вот была вера. И со мной мама ходила к Матронушке. В войну. В сорок первом году должны были вывезти всех детей, ведь немец-то был рядом. А куда она меня отправит? В деревню к двоюродному брату?

 

А сколько Вам было?

 – Мне в сорок первом было 13 лет. Я была маленькая такая, худенькая. Мамин брат написал письмо, мол, пусть приезжает. Есть картошка, картошки у нас хватит. Будет сыта. Но мама говорит: «Пойду к матушке Маренушке». Ее все звали матушка Маренушка, почему, не знаю. Пошла она к ней со мною. Матрона перекрестила меня и говорит: «Оставь ее здесь с собой. Все будет хорошо. Немцы отойдут. И сюда они не придут». Она еще кое-чего говорила.

Матрона знала, когда она умрет. Она всем говорила, что умрет тогда-то, во столько-то часов. Велела приходить всем к ней на могилку. Она будет всем помогать.

Когда пошли разговоры о храме Христа Спасителя (и верующие, и неверующие говорили, писали), то и к ней ходили многие. У нас была знакомая, она из так называемых «бывших», муж у нее профессор, и она такая интеллигентная женщина. Вот и они с мужем тоже ходили. И им она сказала: "Что вы переживаете, все равно ничего не сделаете, его все равно сломают. Но на этом месте ничего не построят". «Купальня», как она говорила, там будет. (Что такое «купальня»? Кто может догадаться?!) «Не построят. Бог не даст. Но пройдет много, много времени, и его снова восстановят», – говорила Матронушка. Вот так. Она в 51-ом году умерла…

К нам всегда люди ходили, молились, песнопения пели. И вот уже много лет прошло. У мамы были именины. Наталья была. У меня мама Наталья Ивановна. Прошло уже много лет, все сошлось, и когда война кончится, и когда Сталин умрет. Она все сказала. Сталин ведь к ней приезжал, и она ему говорила: «Ты победишь, и все будет в порядке, войну закончишь и в Берлин войдешь». И сказала ему, когда он умрет. Все сказала. Все знали, что мы победим, но с большими потерями. Много народу погибнет: и мирного населения, и молодежи. Так вот они в тот день на мамины именины сидели и разговаривали: «Может быть, мы и не доживем, когда построят храм Христа Спасителя». Ведь и никаких предпосылок не было и в помине ничего не было. А его построили. И потом, когда мама умирала, говорила: «Может, и не построят храм Христа Спасителя». Почему-то вот так сказала. Очень беспокоилась: «А может, построят». Им, конечно, очень хотелось. В 68-ом мы переехали в Матвеевку, но к нам все равно продолжали ходить. Уже люди помоложе ходили, чем моя мама. Уже и мама умерла, а они все приходили. Говорили: «Баба Наташа была такая хорошая, к ней придешь, поговоришь, и жить хочется». Она утешала всех.

Моя семья была верующая.

 

Расскажите, пожалуйста, про отца.

 

– Папа очень много пережил, поэтому и рано умер. Сначала в деревне мы жили, в той деревне, где Толстой умер, бывшее Остапово. Когда там был Толстой, эта станция называлась Остапово. А после его смерти ее назвали станция «Лев Толстой». Там он умер в 1910 году.

Ну, так вот, у отца была корова. В одном доме брат жил с женой, у него были дети, и одинокая папина сестра. Ну, так особенно ничего не было: ни мельницы, например, только корова да огород. Он и дедушка, папин отец, работали на железной дороге, папа ездил кондуктором, а дедушка был обходчиком. Всю жизнь они работали. Жили сытно. И хлеб был, и молоко, может, курочки. Но все равно мама рассказывала, чтобы что-то купить, надо было молоко продать, яичек продать. Если живность зарежут, надо продать… чтобы купить обувь, например. Папа был верующий, он так молился, он был необыкновенный человек.

 

А как его имя?

– Никифор Иванович, а мама Наталья Ивановна. Потом, когда все это началось… 29-ый год был. Ужас, что творили. Прямо возненавидели отца. Ну и завидовали ему. Там у нас сосед был. Он нас с Сергеем еще крестил. Вот папа как соберет урожай хлеба, он ему всегда дает. А у него свой-то сын такой лодырь был. Ничего не делал, курил только да пил. Вот он и стал вожаком, и на папу начал и начал… И все у них отобрали, и даже корову. Всех коров собрали в кучу, чего-то там случилось, и все подохли. Вот так. Моего отца посчитали большим кулаком, написали, что у него была наемная сила, и мельница была, и какая-то маслобойня.

 

А ничего не было, да?!

 

– Ничего, абсолютно. Была корова и огород, а больше ничего не было, ничего вспомогательного. Отца должны были забрать. Уже приехали за ним. Тогда многих забирали: приезжали, забирали, отправляли. И он уже простился с нами: «Значит, меня тоже заберут». И ночью он ушел. Через рощу, лесом. Ушел куда-то далеко и оттуда приехал в Москву к двоюродной сестре. Она жила на улице Льва Толстого. Была гувернанткой. У нее сын, невестка была, дети. Он ночевал у нее на чердаке двухэтажного белого дома, как раз напротив церкви. Я когда рядом бываю, всегда подойду к этому дому, вспоминаю, что папа мой там жил на чердаке. Работу нельзя было найти, не прописан ведь. Сестра его была добрая очень, хорошая. Она его кормила. А он там день и ночь молился. Потом я ей помогала, когда она болела, и невестка за ней не ухаживала. А когда мой папа там жил, молился Богу, и ему привиделся Иисус Христос. Он как бы вел папу и привел к деревянному домику (там раньше был на две семьи), открыл дверь и как бы направил туда. Он вошел и остался там.

 

Это во сне было?

– Вроде бы наяву, но точно сейчас сказать не могу. И еще Он сказал папе, чтобы шел в протезный институт и там устроился на работу. Как это было, я не знаю. Если бы я была постарше, может быть, я бы больше схватила, запомнила. И пошел отец в институт (он там до сих пор есть – этот институт), на него посмотрели и взяли сторожем и дворником. Он говорит: «А мне жить негде». Тогда кому-то поручили отвести его в домик, где жить можно. И когда его привели в этот дом, он говорит: «У меня слезы градом сами... Этот домик мне указал Иисус Христос». Комнатушка одна. А с другой стороны тоже жила семья. Там было две семьи, две комнаты. После этого он как-то еще изменился, хоть и так и посты соблюдал, и прочее. Он очень много читал. Читал Библию, много знал.

Так мы остались и жили. Потом уже в другом доме нам дали хорошую комнату. Вода, паровое отопление.

Помню, в один прекрасный день его вызывают на Петровку. Ну, как же «раскулаченный», «кулак»… Он простился с нами, встал на колени, помолился, прослезился, он молился всегда со слезами. И говорит: «Если меня долго не будет, заберут, значит, такая моя судьба. Значит, мне надо умереть». Но прошло часа два-три. Смотрим в окно – идет. Пришел. Заплакал. Помолился. Мама спрашивает: «Ну что?» – «Меня спросил большой начальник, я ему все рассказал, что у меня ничего не было, что так получилось…» Но начальник этот, видимо, справился о нем, и подтвердили, что у него ничего не было, и наемной силы не было, что сам работал. Но документ уже был «состряпан» и очень долго лежал в архивах.

Его отпустили. И после этого больше никогда не трогали.

Папа делал тайные подаяния. Мы, конечно, не зажиточные были, но на хлеб хватало. Он посылал посылки двум женщинам: одна вдова, у нее было шесть человек детей, другая тоже нуждающаяся. Прямо брал ящики и… Я говорю: «Пап, это ты кому? В деревню, что ли?» – «Да, да. В деревню». Пшенца пошлет, еще чего-нибудь и отправит. И они не знали, кто им посылал. Вообще, он много делал этих тайных подаяний. И деньги давал. Отец мой очень умный был. Это я говорю не потому, что отец. Он никогда не повышал на нас голоса.

 

Как он рассказывал о блаженной Матронушке?

 

– Он считал ее большой святой, что Бог ей дал дар все знать, все видеть и предсказывать только хорошее.

Раньше вместо приемников был просто черный круг, тарелка такая. Папа его приобрел, когда война началась, чтобы слушать, какие города наши взяли. А потом бросил. Нельзя, мол, чтобы было что-то такое в комнате. И вот мы сидели как-то за столом. Он говорит: "Вот видишь, висит эта черная тарелка? Все знает, все рассказывает. Но будет еще в каждом доме всевидящее, всеговорящее». А мама говорит: «Что же такое всевидящее будет?» Откуда он это взял? Может, вычитал где. Библию он читал очень-очень старую. И потом, когда папа умер, уже в 50-ых годах телевизоры появились. У нас соседи купили. Я говорю: «Мам, пойдем, посмотрим всевидящее-всеговорящее». Мы пришли, мама так удивилась: «Когда он еще мне говорил, что будет всевидящее-всеговорящее». Если бы они сейчас посмотрели всякие эти компьютеры, что творится – ужас…

 

А как вас воспитывали?

– Ну, как воспитывали?! Все были тихие, спокойные. Я с 27-го года, Вася, которого машиной задавило, с 24-го, Сережа с 21-го, Николай с 18-го. Был еще Илья 12-го, и еще девочки были. Я самая младшая, мне досталось… А самая старшая с 6-го года. Вот мы с Васей ходили на Москву-реку. Она же была не обложена. На берегу деревянные домишки. Ни одного дома не было кирпичного. Потом уже построили министерства и все вот эти дома. Мост старый был. Помню, как его передвигали, все ходили смотреть. Это был 38-й год. Ну, и вот мама скажет: "Смотри за ней». И мы с Васенькой за ручку ходили. Купались в Москве-реке. Мы везде с ним за ручку. Нас так и звали «Илюша с Катюшей». Он за мной смотрел. И в церковь ходили за кутьей. Сережа то был постарше, но одно время учил меня кататься на коньках. А Николай уже работал на заводе. На Калужской был завод… на Шаболовке. И Поля там вначале тоже работала. Была сильная такая, здоровая девица, красивая, с черной косой. Мы жили культурно, хоть и простая семья, молились Богу.

Садились обедать, молились все. Дети стояли. У нас было очень много икон в уголке. И лампада все время горела. Встанем, помолимся, поклонимся, потом папа скажет: «Садитесь, деточки». Питались, что Бог пошлет. И все хорошо выглядели, были такие цветущие. Конечно, жили с Божьим Духом, Божьей помощью.

В войну общие пироги пекли из отрубей. Были какие-то пайки. Называлось «ускоренное дополнительное питание». Мы его называли УДП – умереть днем позже. Не знаю, как выжили…

Сережа был верующий у нас. Не пил, не курил. Он умер в 79 лет. В гробу лежал такой красивый. Говорили: "Такой красивый, такой молодой, даже не верится, что столько лет". Мне, конечно, досталось, у меня и грыжа после была: ну, попробуй, мужика подними.

 

А Вы ухаживали за ним?

 

– Да.

 

А что случилось?

 – Инсульт у него был. Жена у него умерла. А больше никого не было. Он очень переживал, что я такая вот хрупкая.

Когда мы жили в деревне, там был Семеновский монастырь, от нашей деревни километров 15. Громадный был монастырь. А в селе было 850-900 домов. Там было три помещика! Село было прекрасное. И вот стали всех раскулачивать: одного, второго помещика выгнали. И была там тоже одна прозорливая монашенка. Стали к ней все ходить, и она сказала: «Если есть возможность, уезжайте». Село наше называлось Круглое. «От Круглого, – говорит, – ничего не останется. Всех хороших людей уничтожат». Папа-то мой бедный крестьянин считался, а мама-то из богатой семьи. Ее брат, он тоже ходил в этот монастырь. Много раздавал нищим: и муку, и мясо специально резал перед Пасхой и на другие праздники, он, правда, умер, не дожил до этого всего. Вот он тоже пошел к этой монахине. Она сказала: «Старайтесь спастись. Будет такое страшное, что будет очень, очень тяжело». Помещиков всех разорили, а от 950 домов осталось домов, может, 50. Мама рассказывала, ей было 7 лет, и она ходила полоть просо, юбочки такие были длинные, и она там чего-то потоптала немножко, и один помещик сильно на нее ругался. Помещики там были Кузьмич, Леонов и Желудков – три помещика. Ее мама не пускала, но девчонки вроде уговорили. И больше она не стала ходить. А другие два были вроде добрые, хорошие помещики.

 

После войны, говорят, был небольшой рассвет?

 

– Да-да. И в войну тоже. Тогда больше было верующих, чем сейчас. И потом люди по-настоящему веровали. Ну что сейчас: сходят в церковь, свечку поставят и все. Это что, верующие что ли? Это мы вроде просто так. Вроде как память какую-то соблюдаем. А тогда настоящие верующие были. А сколько врачей в этом протезном институте[2] верующих к нам ходило!.. К маме ходили. А было время, когда дома не топили. А в наших домах было какое-то учреждение, и наши дома топили. Придут, погреются. Мама говорит: "Оставайтесь ночевать. На кровати или на полу постелю».

У нас в деревне начали ломать церковь, мне мама рассказывала, церковь была прекрасная, большая. Уже колокол сняли, сбросили, стали вытаскивать иконы. Верующие вышли ночью, молились. И все видели, как облачко выходило из храма. Несколько раз облетело и исчезло. И решили, что вышла святыня. Вот что это было? А одна женщина взяла иконы из иконостаса и створки врат, и стелила на пол. Ей все говорили: «Смотри…» У нее было четверо детей, муж погиб на фронте. И у нее все дети после этого умерли от рака. Я ездила в деревню, уже с Наденькой (дочерью), там был один певчий с таким хорошим басом, так вот эта женщина была женой его брата. Я переживала и говорю ему: «Что же это у нее все дети умерли от рака?!» Он мне и рассказал. Старший в девятнадцать лет умер – рак желудка, последняя умерла – рак груди, а четвертый умер – рак мозга. Такие сильные все, здоровые… Вот так. Сама она долго жила и внучка у нее от кого-то из детей осталась.

 

А что было со священниками?

– Священников всех сослали, всех монахинь из монастыря, всех поуничтожили и сослали. И в деревне у нас многих сослали. Папа рассказывал, кто-то в дороге умер, не доехал. В общем, всех сажали и ссылали.

 

А как Вас коснулась перепись в те годы?

 

– Когда была перепись папа очень боялся, но все равно говорил: «Запишемся – верующие».

 

Тогда требовалось исповедывать веру?

– Да. Они с мамой разговаривали, что если посадят, расстреляют, умрем за Бога. Мама говорит: «Бог устроит».

Тогда была пятилетка безбожия, я как сейчас помню. Но они верующими записались, и ничего. Они ходили опять к Маренушке (Матронушке). Она папе сказала: «Верующий? Так и будь верующий». И все. Так благословила. Он всегда говорил: «Мне Иисус Христос помогает всю жизнь".

 

А Вы видели блаженную?

 

– Видела, конечно, меня же мама к ней водила. Вот, например, надо было учиться. Я хотела на медсестру учиться или на кулинара. «Мам, куда мне?» Мама говорит: «Да что кулинар?! Лучше людям помогать. Медсестрой будешь. Пойдем". Повела меня к Матронушке. Она меня благословила.

 

А как у блаженной дома было? В комнате?

– У нее все в иконах. Кругом. Много-много икон и у каждой лампадка горела. Все лампады горели. И свечки горели, но в основном лампады. Стояло кресло мягкое, на полу коврик, подушечка. Она все сидела на этом коврике. И спала на этом коврике, на подушечке. Ну, может, она спала и в другой комнате, но при нас сидела на полу. Стояла на коленях и молилась. И вот мы пришли к ней. Мама говорит: «Матушка, благослови мою девочку, куда ей учиться: на медсестру или на повара?» Она помолилась и сказала: "Пусть людям помогает, идет в училище". И я пошла в медицинское училище. А в войну мы учились 1,5 года. Это сейчас три. А врачи 3 года учились вместо 6-ти лет. Нужно побыстрей было. Я закончила курсы. Получила диплом среднего медицинского образования. Были только основные предметы – необходимые в то время. Химия, например, в то время не нужна была. И также врачи… Ну что за три года, чему можно выучиться? Сейчас-то они 6 лет учатся. Вот у нас в поликлинике женщина Вера Ивановна – окулист. Она была на третьем курсе, когда война началась. Ее тут же выпустили. На фронт же всех посылали. Ну вот, Матронушка меня благословила, я закончила и, слава Богу, работала. Все было хорошо.

 

А как Матрона выглядела?

 

– Ну как?! Движения были такие, юродивые, что ли. Ее всегда вели. Под руки водили. Я сколько раз видела, как в церковь ее водили. Ну вот, когда с ней общаешься, от нее был запах такой, как ладан чем-то приятным пахнет. Исходило что-то такое. На улице много раз ее встречали, когда с девчонками в церковь ходили.

 

А в какую церковь?

– Да рядом, Николы в Хамовниках. Туда и ее водили, рядом же. Раньше, когда строили Комсомольский проспект, там стоял монашеский дом. Огромные толстые стены. Его взрывали, не знаю, сколько раз, раньше ведь на яйцах строили. Дом 2/20. Стены, наверное, метр шириной. И у нас в этом доме знакомые жили. Маленькие комнатушечки – кельи были. Может, и монахини от этой церкви жили, я не знаю. Матрона там тоже останавливалась, в этом доме. Матрона уже умерла, когда снесли. Он долго стоял. При Хрущеве, что ли, снесли?! Да и в книге пишут, что она много где жила, ее и там привечали, и здесь привечали, в общем, по всей Москве. Ей жить то тут запретят, то там запретят. А потом вообще арестовали домашним арестом, никого к ней не допускали. Приехали из НКВД забирать ее. Машина такая… четыре милиционера. Все офицеры. Мы знали, что за ней приезжали. Но как посмотрели на нее… Да она их всех благословила. А кому-то сказала, что у тебя будет несчастье, надо молиться. И правда, у него что-то случилось. И они ее не взяли. Они позвонили какому-то самому главному на Петровку и сказали: «Приезжайте, посмотрите, кого здесь забирать?!» Они ее оставили, но они ее… изолировали. Никого к ней не пускали. И это было очень долго. Да, конечно, в нашей стране было что-то страшное. Вот такое было гонение.

Она всем-всем, кто к ней придет, помогала. Один полковник во время войны потерял семью. Ему прислали бумагу, что она погибла. А у него, видимо, было какое-то предчувствие, сердцем. У него двое детей было. И ему кто-то посоветовал сходить к Матроне. Она, мол, скажет, жива твоя семья или нет. Трудно было, никак не пускали. И он очень долго не мог к ней попасть. Умолял, чтоб пустили. И когда он к ней все же попал, она его благословила и сказала: «Не женись. Семью найдешь». И через какое-то время семья, действительно, оказалась жива. Он пришел, самой Матроны не видел, но той женщине, которая за ней ухаживала, денег дал, отблагодарил ее, что семья жива.

А матушка Маренушка (Матронушка) это, конечно, было чудо! Чудо! И многие ее знали, многие ходили. Но много ее и мучили. Мучили. Но она на это не обращала внимания: считала, что так надо.

Моего мужа звали Николай Александрович Виноградов… Отец его служил у царя Николая Александровича Романова. Он был портным. Свекровь была очень красивая. Коля родился в 16-ом году. Он был старше меня на 10 лет. В 16 году 4 января. Весь 15-ый год он там был[3]. Его отец очень хорошо знал Распутина и всегда говорил, что зря его смешали с грязью. «Он, – говорит, – был блаженный, лечил его сына». У мальчика-то была гемофилия. Он говорит: «Такие были кровотечения, что никто не останавливал, только Распутин молитвы читал, и все останавливалось. Но таким, каким они его сделали, он не был». Дед прожил 85 лет. Потом они жили в Тамбове. Он был красивый, выправка у него… Когда у меня Наташа[4] была маленькая, я ездила к ним в Тамбов. Они долго жили и в Питере. Дед всегда называл город Питером, никогда не называл Ленинградом. А уже после революции они переехали в Тамбов. И Николай мой умер в Тамбове, там и похоронен. А дед и в Тамбове всем шил. Хорошо шил. Такой, знаешь, портной настоящий. Я спрашивала: «А царь-то как?» – «Хороший был, и царица была хорошая». А потом и на царицу-то, как только не клеветали.

А сам Сталин… Когда была Сталинградская битва на Волге – ужас… Там Жуков командовал. А он ведь был очень верующий. Тут шофер его выступал, который всю жизнь его провозил на одной машине. И он говорит: «Сколько лет его возил на этой машине, не было ни одной поломки». У него икона Казанской Божией Матери была в крыше машины. Да. Он ее всю войну с собой возил. Он перед боем всегда встанет на колени, помолится, попросит помощи. И всегда побеждал. Его ведь тоже с грязью смешали: и такой, и сякой, и не любил людей. Мол, много погибало. Ну, как погибало?! Вот был случай, надо было солдат через болото провести. Так он сам через это болото полз по-пластунски, чтобы узнать, можно ли идти по нему или нет. После каждого боя он стоял и рыдал – сколько погибло людей. И вот Казанская была с ним всю войну.

Так вот, перед битвой на Волге. Сам Сталин приказал доставить священников. Это я читала в журнале немецком лет шесть тому назад. На берегу Волги перед большой иконой Казанской служили молебен. И певчие были, все как положено. Чтобы Бог помог в битве, потому что должно было начаться наступление. И вдруг я в этом немецком журнале читаю, как этот наш М… отдал Германию. Они когда приехали посовещаться, думали, через год или когда… подумает, а он сразу – раз и отдал. Они минут десять не могли в себя придти. Это сами немцы писали. Так вот, когда на Волге началось наступление, у немцев все приостановилось, ничего не стреляло, оружие отказало. И они увидели на облаке Казанскую Божию Матерь ("Мадонна", – они ее называют), и после этого началось… И наши победили и дошли до Берлина. Казанская Божия Матерь помогла.

 

Не единичный случай.

 

– Да, да. И немцы попадали на колени, и у них ничего не стреляло. Даже сами немцы это вспоминают. У нас ведь священники сидели в тюрьме. И я слышала от людей, что Сталин стал отпускать их на свободу, чтобы служили...

 

 

 

 

Беседовал Димитрий Петрук



[1] Имеется в виду Финская война (прим. ред.)

[2] Где работала рассказчица (прим. ред.)

[3] Рядом с отцом, т.е. при императоре.

[4] Дочь.